ТЕЗИС ФЛОРЕНСКОГО

МОЯ КРИТИКА

1. Блок - подлинно великий русский поэт лермонтовского масштаба и стиля, - представляет отстоявшуюся (и ныне отставленную) ценность русской культуры

Флоренский уже в самом начале своего выступления, совершает весьма характерную и показательную ошибку, сравнивая Блока с Лермонтовым. Как религиозный мыслитель он объединяет их по нецерковному творчеству, то есть выводя за рамки православной традиции в сферу ДЕМОНИЧЕСКОГО НАЧАЛА – падший ангел, отрицающий Бога. То есть это очень грубое противопоставление, сразу обнаруживающее методическую ошибку Флоренского: церковными догмами (православной философией) оценивается сфера сугубо ОбЩЕСТВЕННОГО или ЛИЧНО-ТВОРЧЕСКОГО явления, которое имеет право на автономную (или имманентную) оценку. Иными словами, мерками богоцентричного мира оценивается мир человекоцентричный, а мерками целостного (естественного) мира оценивается мир разделенный или принципиально отрицающий целостность (искусственный), где свобода, в том числе и свобода творчества объявлена самостоятельной ценностью. Что может в таких случаях православная философия, только одно: указать на это разделение, на противоречие, но отнюдь не на адекватную оценку явлений культуры. Таким образом, отнеся Блока к Лермонтову, и ОБЪЕДИНЯЯ их Флоренский проводит настолько ГРУБУЮ ОЦЕНКУ, что фактически все сказанное им о Блоке можно отнести к Лермонтову (подобрав лишь другие примеры, уже из творчества Лермонтова). Между тем, это поэты из настолько разных эпох, что они просто несравнимы. Как масштаб Лермонтов имеет своей антитезой талант Пушкина: творчество ЛИЧНО-положительное и ЛИЧНО-отрицательное, Блок же есть явление уже принципиально другого исторического периода – Серебряного века русской поэзии, того периода, который ознаменовался развитым ОБЩЕСТВЕННЫМ и потому идеологическим содержанием. Блок есть явление русского символизма (общественно-положительное), которое в своем творчестве оказалось (на мой взгляд) противопоставлено акмеизму и его личный идеологический оппонент – Николай Гумилев (общественно-отрицательное). Дело не в том, что Блок как поэт мельче Лермонтова, а в том, что он ОБЩЕСТВЕННО крупнее Лермонтова, то есть в нем больше чисто поэтического и общественного содержания.

Но всего этого Флоренский видеть видеть просто не мог: ни методически, ни исторически, ибо был слишком близок к эпохе Блока. Отсюда ошибка не только в масштабе, но и в стиле обоих поэтов. Если у Лермонтова, несмотря на его рационализм и цинизм, содержание было лично-чувственным, то Блок уже явил, несмотря на глубоко личную лирику, общественно-философскую позицию, ибо символизм имел под собой философскую основу, а символизм поэтического мира (прекрасная дама Блока, карлик Белого и т.д.) являл четкую и интеллектуальную систему координат.

Отсюда и следующая ошибка Флоренского, когда он считает, что творчество Блока есть «отстоявшаяся (и ныне отставленная) ценность русской культуры», тогда как Блок настолько далеко опередил свое и наше сегодняшнее (начала третьего тысячелетия) время, что только сегодня его творчество раскрывает свои тайны и содержание: с одной стороны, Блок явил тайну поэтического феномена – звуковой ГАРМОНИИ русской поэзии, а с другой, его идеологическое содержание оказалось адекватно содержанию русской идеи (см. последнюю статью дискуссии «Высокий ум Блока»).

2. Надлежащую, то есть единственно-содержательную формулу этой ценности можно найти, лишь вставив изучаемый феномен (творчество поэта) внутрь какой-либо строго-монистической системы, правомочной оценивать самое культуру.

Современность Российская, императивностью марксизма, принудительно наталкивает (в этом ее добро) на необходимость ВЫБОРА монистической системы мировоззрения, внутри которой надлежит " расставить на свои места " накопленные ценности культуры.

Все в мире четко, потому что четно.

С е й ч а с  н е п о с р е д с т в е н н о о щ у т и м о, что мир расколот религиозным принципом: антитезис марксизму - только христианство (т.е. православие), религия человекобожия - религия богочеловечества. Наше время обнаружило природу спора: tentium nondatur . Или - или. Но для последовательного немарксиста "nondatur" и "secundum"

Все сказанное мной выше подтверждается самим Флоренским в этом тезисе. Это и 1) указание на строго-монистическую систему; 2) противопоставление философии православия – общественному злу в виде атеистического марксизма; иными словами, богоцентрического (целостного) – человекоцентрическому (разделенному); 3) Тезис о четности мира, где говорится о четкости (читай выбора православного человека перед очевидностью зла: «антитезис - марксизму только христианство); 4) Указание на то, что третьего не дано: «Наше время обнаружило природу спора: tentium nondatur . Или – или».

 Удивительно, что православный философ даже не понимает, что следуя моностической системе (а по сути дела – идеологической метафизике, возникшей из православных догматов) он отрицает по-первых, крестный путь Бога-Сына (Иисуса Христа), что является неочевидной правдой Запада, то есть родовую ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ (право человека и человечества на собственную деятельность по спасению в человекоцентрическом мире). а во-вторых, не верит в ТРОИЦУ и в торжество третьего Завета – Завета Святого Духа, когда произойдет соединение Богоцентрического мира (ЖИЗНИ) и человекоцентрического (ДЕЯТЕЛЬНОСТИ).

 Флоренский внутренне безусловно верит, но я употребляю термин «не понимает». То есть снова видна его основная проблема: противоречие между верой и мыслью, а также тот непреложный факт, что «монистическая система православной философии» выполняет совсем иную функцию, нежели та, которая ей определяется термином «философия». То есть ее задача «не понять», а «разделить» или даже «отделить» - отделить зерна от плевел, свое от чужого. «Свое» в смысле веры, «чужое» - в смысле мышления. Это противоречие между верой и мыслью снимает только русская идея.

3. Монистической системой, правомочной оценивать самое культуру и отдельно феномены, берется философия Православия.

С одной стороны Флоренский объявляет философию православия – монистической системой, а с другой – неверно, двойственно понимает самую природу философии. Философия – служанка Богословия в «монистической системе православия», то есть следствие принципиально нерационального. Являясь служанкой Богословия философия выполняет чисто подчиненную функцию, распутывает рациональные аргументы, отделяя зерна от плевел, нерациональное от рационального, противопоставляя Божественное – человеческому.

Философия же в западном мире является по сути дела абстракцией, то есть явлением мира человекоцентрического и всецело подчинена задачам внутриродового понимания и мышления, то есть МЕТОДОМ рационального мышления. И если Богословие противопоставляет Богоцентрическое – человекоцентрическому, то философия со своей стороны утверждает атеизм, противопоставляя сферу человекоцентрического (внутриродового) – богоцентрическому, искусственный мир  - естественному, а новацию – традиции. В этом перевернутом мире действует, кстати, другая четность, которую также не осознавал Флоренский: если богоцентрический мир отрицает человекоцентрический по схеме: утверждение – отрицание, то в внутри второго действует другое противоречие: отрицание – утверждение, иными словами, утверждение есть следствие отрицания. По другому это называется глобализацией, когда тотальный принцип ОТРИЦАНИЯ является ключом к СОЕДИНЕНИЮ ЧАСТЕЙ В МНОЖЕСТВО. Тотальная установка на отрицание внутри западного мира как принципиально небожественного, привела к исключению нерациональных моментов из сферы мышления и торжеству логики и логицизма. Таким образом, возникает парадоксальный момент: в сфере богословия философии нет, ибо она – следствие нерационального (то есть следствие без основания); а в сфере логического философии так же нет, ибо она есть основание рационального (то есть основание без следствия). Таким образом, выясняется что именно русская идея выводит философию в сферу ТРЕТЬЕГО мира, где начала (нерациональные моменты) сводятся с концами (рациональными моментами). В последней статье дискуссии «Высокий ум Блока» обозначено, что Блок на интуитивно-логическом уровне гениально осознавал и это противоречие и возможность третьего пути.

4. Генетическая зависимость культуры от культа заставляет искать тем культуры в тематике культа, т.е. в богослужении.

В нем начала и концы, исчерпывающие совокупность общечеловеческих тем в их чистоте и отчетливости.

Культура же, от культа оторвавшись, обречено их варьирует, обречено искажая. Так служанка, оставшись одна, повторяет, как свое, фразы и жесты госпожи. Творчество культуры, от культа оторвавшееся, по существу - ПАРОДИЙНО.

Пародийность предполагает перемену знака, при тождестве тем.

Снова во всей очевидности проявляется метод религиозного мышления, где указание на разделение (на противоречие: культ - культура) является достаточным основанием для вынесения вердикта: плохо!

В этом плане очень ценно в дискуссии замечание Василия Дворцова:

«Моё личное мнение в том, что между богословием и религиозной философией нет точек сближения. Первая немыслима без откровения Божественной Волей во времени всегда настоящем, вторая суть обобщение человеческого опыта всегда от прошлого. Присоединив Украину с Киевской академией, мы только в инокописании разом рухнули за все границы, очерченные и Шестым Вселенским собором, и писаниями св. Иоанна Дамаскина, и в наших русских – 1666 года и Стоглавого соборов. А о новых “богословских” текстах и говорить нечего – “метод аналогии” вместо созерцания!!! Старчество монастырей было не только безмолвно, но и “на подозрении”. Был ли Флоренский “обмирщён” или приспосабливался? Обмирщена была вся академическая среда, в которой он был своим естественно, без излишнего старания. О. Павел, может быть, даже и завернул эту псевдо (почти) православную традицию любомудрия к её финалу – хвала ему за это. В чём и был виноват, так принял мученичество. После него ведь ни одной работы такого масштаба по “измерению” неизмеримого и не было. И Советская власть тут особо не виновата: в эмиграции религиозная мысль тоже всё более искала социального или политического приложения к земному. А владыко Иоанн (Максимович) созерцал и молчал».

Несмотря на то, что Дворцов очень точно уточняет, -

что «между богословием и религиозной философией нет точек сближения»,

-  что «присоединив Украину с Киевской академией, мы только в иконописании разом рухнули за все границы, очерченные и Шестым Вселенским собором, и писаниями Иоанна Дмаскина», - что «о новых богословских текстах и говорить нечего» - метод аналогии» вместо созерцания»,

а  также гениально указывет,

- что Флоренский «был обмирщен, как и вся академическая среда»,

- что он «даже и завернул эту псевдо (почти) православную традицию любомудрия к ее финалу – хвала ему за это»,

- что «после него ведь ни одной работы такого масштаба по «Измерению» неизмеримого и не было»

он также как и Флоренский пользуется методом указания на противоречие религиозное – общественное (мирское) считая это достаточным основанием. Понимания роли и значения общественного и его единства с религиозным в плане развития человеческого рода (единства положительного и отрицательного опыта как единства живой и мертвой воды) нет ни у Флоренского, ни у Василия Дворцова. Указание на разделение является для них достаточным основанием для вынесения вердикта. Любопытно, что в этом же сообщении Василий Дворцов отверг и русскую идею, подвергнув обструкции ее автора, то есть автора этих строк.

То, что церковный метод (указания на разделение) по сути дела недостаточен для понимания чего-либо и заводит человека в тупик гениально подытожил в своем коротком четверостишии поэт Николай Зиновьев:

«Меня печалит лик твой грустный,
Какой бедою ты тесним?
А человек сказал: «Я – русский!»
И Бог заплакал вместе с ним».

Так что, подытожим, ошибкой является как восточное отрицание разделения (стремление изо всех сил сохранять целостность), что приводит к отрицанию жертвы и крестного пути Иисуса Христа, так и западное стремление к разделению, что противопоставляет Бога-Отца и Бога-Сына. Русский путь в следовании Троице и в синтезе Бога-Отца и Бога-Сына в Боге-Святом Духе. Поэтому православный священник Флоренский отнес Блока к демоническому началу, а православный человек Василий Дворцов автора этих  строк послал туда же, к общему хозяину: «в Ваших текстах звучит отчаянье, это от того, что Вас мучает тот же демон, или из того же легиона. Если честно, то Вы ведь защищаете не Блока, а вашего общего с ним хозяина».

Я думаю, что любому непредвзятому читателю очевидно, что в моих «текстах» звучит не отчаянье, а страстность, возникающая из несправедливости отношения к Блоку, к тому что человека просто-напросто оболгали из самых добрых побуждений и кто: любители его поэзии. И откуда спрашивается взяться «отчаянию», если за моими текстами стоит ясное и четкое понимание происходящего, философия русской идеи, которая дает, я думаю, что это тоже любому читателю очевидно, ясную и логичную картину как ошибочности подхода Флоренского, так и творческого подвига, совершенного поэтом и мыслителем Александром Блоком.

5. Познание - определение чего-либо per genus proximus et differentiam specificat.

Тематика культа differentiam specifica - привилегия литературы - ..... - proximus genus для нее - направление искажения той или иной пародирующей темы.

Отсюда - методологическая презумпция в отношении литературы, единственно подлинное изучение ее единого материала - выражение его " в терминах " тематики культа.

Отсюда же и критерии " ценности ", " значительности " литературного явления: значительно то, что значимо в терминах тематики культа. Степень " ценности " соответствует легкости соотношения феномена литературного с ноуменом культовым, легкости усмотрения в тематике литературной глубинности религиозной.

Эта ценность, разумеется, относительная, вытекающая из отношений двух областей и потому не являющаяся еще ценностью внутри каждой из них. Необходимо учитывать перемену знака, т.е. несовпадения пародии с пародируемым.

Но всякая ценность относительна по природе, как очевидно, критерия ценности литературных явлений внутри самой литературы, как замкнутой системы, быть не может. Понятие ценности предполагает ...... выход в другую систему, - систему ....

Не соглашусь со Флоренским, что «методологическая презумпция в отношении литературы, единственно подлинное изучение ее единого материала – выражение его в «терминах» тематики культа». Культ поддерживает общность чувствования и целостности рода, литература же развивает чувства и мысли, создает новую индивидность. Эта мысль была у меня выражена в стихотворении, написанном по мотивам строчки Булата Окуджавы «Живописцы, окуните ваши кисти,  в суету дворов арбатских и зарю...».  

«Изобразите нам, поэты, красоту!
Вы нам дайте ваши чувства, ощущенья
И мы увидим, мы поймем, нам по плечу
Тех небес высокое волненье»

И в последней строфе:

 «Ну, скорее же, поэты, смело в бой,
Мы осыплем вас цветами и деньгами,
Ну, а если кто пожертвует собой
Мы распнем его высоко - над домами!»  

Вновь очевидно, что за творчеством, за правом человека на собственные переживания и судьбу стоит жертва Иисуса Христа, указавшего человечеству путь ко спасению. Уподобляя литературу культу, и отрицая за последней право на самостоятельность, Флоренский вновь противопоставляет Бога-Отца и Бога-Сына, религиозное и мирское.

Флоренский верно видит перемену знака (с положительного на отрицательное), но неверно определяет литературу как пародию на культ, подытоживая: «Но всякая ценность относительна по природе, как очевидно, критерия ценности литературных явлений внутри самой литературы, как замкнутой системы, быть не может. Понятие ценности предполагает ...... выход в другую систему...», то есть снова очевидно, что Флоренский во имя целостности отрицает автономию.

6. Значительность поэзии Блока в указанном смысле бесспорна, ибо бесспорна, подлина его мистика.

Мистические предпосылки символизма могут быть поняты и оценены только в предпосылках религии, т.е. православия.

Любой неправославный подход к поэзии Блока должен считаться недостаточным для ее понимания, а позивистические подходы к символизму без веры в причастность символа той реальности, которую он символизирует, должно считать оскорбительными, как смердяковское " про неправду все написано " . Блок или великий поэт, потому что говорит о подлинной реальности, или - если реальности нет - симулянт, " только литератор модный " без будущего, как всякая мода.

Но и " слов кощунственных творец " есть уже поэт значительный, ибо кощунственные слова - неправда, сказанная о Правде; " кощунство всерьез " обязывает быть причастным глубине, предполагает укорененность в глубинах сатанинских.

Бывает же так: говоря о православном подходе к поэзии к Блока, на самом деле утверждает не православно подлинный взгляд, а его первично восточную – историческую форму, религиозную, которую мы определили как целостную и потому отрицающую разделение. Всякая власть от Бога, а между тем царская власть пала в России с гибелью самодержца Николая II и его семьи, воцарилось атеистически – советское государство, а с разрушением оного – власть стала утверждать не центростремительные, а центробежные тенденции, ибо центростремительные существовали не самостоятельно, а в рамках  или даже внутри центробежных. Здесь даже не надо подчеркивать, что роль Путина – роль наемника, нанятого менеджера, который целью и смыслом существования страны и ее государства провозгласил конкуренцию за деньги, природное сырье и источники. То есть целью стала не ЖИЗНЬ, а ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ, а целью людей на государственном уровне провозглашено личное обогащение. Поклонение Золотому Тельцу в это время разделила вместе с государством, то бишь властью, и русская православная церковь, которая оказалась ближе к власти, а не к народу. Вот оно – отрицание противоречия, и тем самым – отрицание Троицы.

Причем опыт общения с петербургской духовной Академией убедил автора этих строк, что церковники отнюдь не пришли в восторг от открытия русской идеи как философского и логического метода, от того, что осуществлен духовный завет Флоренского – поставившего перед русской философией задачу – дедуцировать Троицу, то есть сделать ее методом мышления и понимания происходящих в стране событий.

Как это ни странно, но глубокое понимание поэтом Александром Блоком (вновь приглашаю ознакомиться с моей записью «Высокий ум Блока» в дискуссии) русской идеи, на самом деле приводит к тому, что православным подходом больше оказывается творчество Блока, чем Флоренского. Парадоксально, что бесспорный авторитет Флоренского как священника и философа, выступающего с православным подходом оказывается исторически нивелирован, и получается что Флоренский выступает с неправославным подходом. И его же собственные слова «Блок или великий поэт, потому что говорит о подлинной реальности или симулянт...», подтверждаются в первой части: Блок – великий поэт, которого даже Флоренский не смог оценить адекватно.

7. Мистика Блока подлинна, но - по терминалогии Православия - это иногда его " прелесть " , иногда же явные бесовидения.

Видения его подлинны, но это видения от скудости, а не от полноты.

В отчетливости демонизма у Блока " выходит прогресс даже супротив Лермонтова ".

Как ни спорно прозрение Блока в «Двенадцати»: «В белом венчике из роз, впереди Иисус Христос...» назвать это видением от скудости, наверное не решился бы даже Флоренский. А на мой взгляд, это и есть высота поэзии, жизни и деятельности, предсмертно взятая Александром Блоком. Именно реальность: жестокая, циничная и беспощадная продиктовала Блоку, ранее бывшему поэтом Прекрасной Дамы и всяческих туманных видений, поэму «Двенадцать» и явление Христа.

И как поверхностен здесь оказывается Флоренский со своим ничего не понимающим выводом: «В отчетливости демонизма у Блока " выходит прогресс даже супротив Лермонтова».

8. Одна из основных тем Блока - о видении Прекрасной Дамы - восходящая по тематике к литературному Пушкинскому романсу " Жил на свете рыцарь бедный " и к " Трем видениям " Соловьева (впрочем, источникам, сливающимся в своем потоке), а по тематике культовой - католическому средневековому культу Богоматери - представляет искажение (пародию) подлинного восприятия " Честнейшей Херувим " , в видениях являющейся святым (примечательно - это тема русской агиологии: преп. Сергий, Серафим - избранник, возлюбленный Божия Матери).

Культовый, а именно этот - исток блоковской темы совершенно несомненен: одновременно у Блока надписанно на тетради стихов о Прекрасной Даме эпиграфом:

"Он имел одно виденье
Непостижное уму" -
(Пушкин)

и проект писать кандидатское сочинение о чудотворных иконах Божией Матери (Письма Блока. Воспоминания С. Соловьева с. 12).

Терминология его стихов данного цикла определенно пародирует церковную.

"Он за Матерью Христа
Непристойно волочился".

Это основной у него отдел его творчества, представляющий отчетливейшую в русской художественной литературе пародию 9-ой песни Утреннего канона, прославляющей " Честнейшую Херувим " , подобно тому, как Лермонтовский космизм пародирует мотив полиелейных псалмов, символизирующих в суточном богослужебном круге, вообще воспроизводящем собою шестоднев, - творческий акт 4-го дня - творение светил под ликование ангелов.

Примечательно, что у Блока соседство книг " А.... " и стихи о Прекрасной Даме - 9-ая песнь в утрене - " Богородицу и Матерь Света в песнех возвеличим " - предшествуют великому славословию, встречающему рассвет.

Здесь я не могу сделать никаких конкретных возражений, ибо многое мне неизвестно и я не являюсь специалистом ни по церковным текстам, ни даже по самому Блоку. Сделаю возражение неконкретное: за символом Прекрасной Дамы у Блока по сути дела (об этом свидетельствует все его творчество) стоит понятие гармонии. Гармония сгущается в мире и являет себя в символе Прекрасной Дамы.

В дискуссии  я уже проводил аналогию с творчеством Блока другого русского поэтичнейшего и музыкальнейшего русского лирика – Алексея Толстого, причем привел ряд неоспоримых примеров того, как поэзия Блока явилась ответом на проблемы, поставленные Толстым. Очевидно другое, а именно то обстоятельство, поэзия Блока, при всем его символизме и философском первородстве Владимира Соловьева, явила любому любящему Россию и русскую поэзию человеку – чудо звуковой гармонии.

А празднование юбилея Блока явило настоящий взрыв всеобщей массовой любви русской интеллигенции и народа к нему самому и его поэзии. Характерно, что в любви Блоку признаются и те, кто подвергает его распятию (кощунственному обвинению в демонизме): сам Флоренский и художник Василий Дворцов, который и прислал в «Русский переплет» запись выступления Форенского.

По моему очевидно, что обвинение Блока в демонизме зачеркивает крестный путь Александра Блока как человека и все его творчество как поэта. Христос ведь тоже был объявлен разбойником, и распят на Голгофе вместе с другими. Не случайно же в свое время и Маяковский с горечью повторил: «Сегодня мне, голговнику оплеванному, предпочитают Варавву...».

Но все же свидетельства Флоренского, особенно поэтические цитирования, выглядят убедительно и потому скажу: не судите и судимы не будете! Мне сложно во всем этом разобраться (в церковной терминологии и цитатах Флоренского из Блока), но уверен – обозначенная ошибочность подхода Флоренского к Блоку, даст возможность специалистам отвести все и другие обвинения, предъявленные Блоку, особенно в кощунстве по отношению к матери Христа и к тезису Василия Дворцова, об отношении Блока к России как к жене, цитирую: «Он, кроме прочего, окрылил формулу политической непримиримости – эдипов комплекс гражданской войны: “О, Русь моя, жена моя”. Русь – нам всем (демократам, большевикам, монархистам и сочувствующим) – всегда МАТЬ. Россию-Русь-Мать-Сыру землю мы все должны понять, а не поять»

. Вероятно за словами Блоками:

«О Русь, жена моя, до боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь – стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь...»

Стоят не интимные отношения супругов в браке, а чувство Блока как воина, защищающего Россию. Как у человека мыслящего, а не чувствующего – у него налицо определенное чувство своего «Я», индивидности, не будем также забывать о теме вечной женственности природы, России и гармонии. У Дворцова чувствуется определенный заскок на теме секса: так меня, не знаю почему, он отнес к сексуальным меньшинствам, тогда как любому человеку знакомому с моими стихами, очевидна моя ориентация, не нужно забывать также, что я родом из Сибири, а не из Москвы или Питера. Процитирую свое стихотворение «Женщинам России», где образ России одновременно видится в образе и матери, и любимой женщины:

 ЖЕНЩИНАМ РОССИИ

"Так окрыленно, так напевно
царевна пела о весне"
Александр БЛОК

 В её глазах давно усталых
Я видел, видел много раз,
Как жизнь мгновенно пробуждалась,
Затем огонь бессильно гас..

 Прости меня, моя царевна,
За грусть твою и тишину...
Твой образ древний, светло-древний,
Как облик сердцем удержу.

 Ты помнишь звуки жесткой сечи,
На град нашествие татар?
Как тихо шли мы к ним навстречу,
Как нам в лицо пылал пожар?

 Ты помнишь годы ли лихие?
И глад, и мор, и вороньё?
Града и сёла - всё пустые,
Над Русью стон - лицо твоё.

 Во мне твой образ - мать-Россия -
Её спокойный строгий лик.
Во мне зарницы огневые
И душу рвущий женский крик.

 Прости меня, моя царевна,
За боль твою и тишину.
Твой образ русский, светло-древний,
Я с болью в памяти держу.

 Я вижу боль твою и радость,
Я вижу грусть и тишину,
И я прошу тебя: - Не надо
Терять и веру, и весну!
         10 октября 1991 г.

9. Выше упомянуто о взаимной сводимости тем пушкинского " Жил на свете рыцарь бедный " и " Трех видений " В. Соловьева. Первое - определенно от культа Богоматери, второе восходит к философствованию о Софии.

Остро интересна разработка проблемы об отношении философии о Софии к догматико-богословскому учению о Личности Богоматери. Проблема ждет исследования: не предрешая выводов, кажется возможным, однако, глубинное единство темы принять за предпосылку. Обломки софийных философем, попадающие в " низовые потоки культуры " - к романтикам в формуле " вечная женственность " , ассоциацией сходства возводят мысль горе, туда, где молятся Бого-Родице-Присно-Деве. Решающий же аргумент правомочности сближения тем о Софии и Марии дает Церковь, установившая чтение " законоположных для всякого софиста отрывков о Премудрости " (Притч. 9, 1-2) в качестве паремии именно в богородичные праздники (а в Благовещение - Притчи 8, 23-30) .

Ветхозаветный символ, по свойству всякого символа, должен мыслиться и быть причастным символизируемой ему реальности, как причастен субстанции модус.

Христианское учение о Софии не есть ли вскрытие одного из модусов субстанции - Новозаветное богословие, в котором раскидываются модусы другие; София - не есть ли вершина ветхозаветных предчувствий о " Честнейше Херувим "?

Не вникая глубоко в изыскания Флоренского, сделаю все же свое замечание. Как противоречие Восток – Запад, жизнь – деятельность так вероятно меняется назначение женщины. Так в жизни для женщины более характерна роль матери, хранительницы очага, так в деятельности на первый план выступает роль жены, помощницы, спутницы.

Любопытна духовная эволюция Владимира Соловьева, который будучи православным философом, однако остро интересовавшимся и разрабатывавшим тему деятельности, в том числе и родственную тему – тему вечной женственности, постепенно, к закату жизни, пришел к  католичеству. Ту же эволюцию проделывали многие и многие русские мыслители, как например, кинорежиссер Андрей Тарковский. Причина все та же: стремление уйти от целостности к разделенности, от жизни к деятельности приводило к католицизму. Без русской идеи любой русский мыслитель, если он мыслил честно, попадал в ловушку отрицания - деятельности самой по себе, как сегодня попал президент Владимир Путин, который назвал поиск русской идеи национальной забавой русских. Выбор между статикой и динамикой при необходимости действовать, безусловно происходил в пользу второго. Но синтез первого и второго в кинетике – личном действии, это уже русская идея. Здесь очевидно, что пока русская идея не будет признана на государственном уровне – Россия обречена на деятельность саму по себе: делание денег и национальные проекты, которые ничего не меняют в основе. Пока в стране целью будет производство денег, будет происходить дальнейшее разрастание глобального противоречия по схеме Восток – Запад, село – город, жизнь – деятельность, центростремительное – центробежное.

10. Характерная особенность блоковских тем о Прекрасной Даме - изменчивость ее лика, встреча с нею не в храме только, но и в " кабаках, переулках, извивах " , перевоплощаемость Ее, Святой, в блудницу, " Владычицы вселенной, красоты неизреченной, Девы Зари Купины " - в ресторанную девку, - изобличает у Блока хлыстовский строй мыслей, допускающий возможность и даже требующей воплощения Богородицы в любую женщину.

Стихи утонченнейшего русского поэта и домыслы грубейшей русской секты соприкоснулись в своем глубинном. И " культура " и " некультурность " - от культа оторвавшись - одинаково его исказили, заменив культовую хвалу Владычице непристойной на Нее хулой.

Хула на Богоматерь - существенный признак блоковского демонизма. Литературно это от " Гаврилиады ".

Прекрасная Дама – ресторанная девка? Ведь даже Маяковский, юморно перевиравший знаменитую блоковскую строчку: «Всегда без спутников, одна...» на «Среди беспутников, одна...», не решился на такое кощунство, которое в запале религиозного обличения, решился любитель блоковской поэзии Флоренский.

Дело в том, что если для Блока, для его туманно-невыразимого мира, Незнакомка является частью мира, в котором даже «пьяницы с глазами кроликов» являют тайну ЖИЗНИ, ее волшебно-сказочного единства, ибо Блок был прежде всего ПОЭТОМ, то Маяковский видел жизнь трезвее и жестче: «Вы представляете себе парижских женщин, с шеей разжемчуженной, с разблиантенной рукой, бросьте представлять себе – жизнь жестче, у моей парижанки вид другой» (цитирую по памяти), что и вызвало у него шутливую, но принципиальную пародию «Среди беспутников, одна...». Однако, Флоренский видит жизнь вообще не поэтически, чуть ли не в стиле обличений неистового протопопа Аввакума: ресторан, разгул, непотребное пьянство, потерявший себя поэт и ресторанная девка-проститутка... Именно над этим противоречием между поэтическим и трезвым взглядом в свое время смеялся Венедикт Ерофеев: «Пышнотелая блядь истомившая сердце поэта».

Флоренский не понимает ни Блока, ни его поэзию и это при всем при том, что возможно обличитель а-ля-Аввакум прав: прототипом прекрасной Незнакомки вполне могла послужить ресторанная женщина легкого поведения. Но ведь мы говорим о поэзии и более того, о поэзии Блока. Здесь как нигде очевидно, что поэт имеет право на имманентную (внутреннюю) оценку, а поэзия является миром культуры – иными словами, воспользуемся термином Канта – «вещью в себе» Вспомним здесь к месту и Анну Ахматову: «Если б знали вы с какого сора, растут стихи не ведая стыда...»)...

Точно также совершенно, ну, совершенно не звучат в данном контексте – контексте блоковкой поэзии и лирики такие слова Флоренского как «хлыстовский строй мыслей»...

О ком или о чем Вы это, отец Павел?..

Следующий пассаж Флоренского также нелогичен: «Хула на Богоматерь - существенный признак блоковского демонизма. Литературно это от "Гаврилиады"». Помилуйте, о. Павел, либо Блок поэт лермонтовского стиля, либо пушкинского. В первом случае, это трезвость сознания, демонизм намерения, кощунство, то есть ВЗРОСЛОСТЬ, во втором – игра недозревшего молодого пиита, шалость, то есть ДЕТСТВО. В первом случае поэт понимает что делает и зачем это делает, а во втором – не понимает, шалит, играет с огнем... Так что же Блок – взрослый или дитя?.. Одним словом, неточности Флоренского в оценке поэзии Блока следуют одни за другими...

11. Дальнейшее изложение сводится к документированию тезисов блоковскими стихами на некоторые из них (использованы три первых тома изд. Алконост, Берлин, 1923г.; из 4-го тома взято "12" . Прмечания к этим поэмам в тезисе 12-ом).

Это собственно говоря не тезис, а примечание (хотя бы под одиннадцатым нумером) и комментировать здесь нечего...

12. Поэма "12" предел и завершение блоковского демонизма и ....... метафизическое, над ним, - ему показана предельная подмена, - и хронологическое, им самим в своем, хотя и обреченном творчестве - больше ничего не писал.

«Больше ничего не писал...». Видение Блока о Христе – по Флоренскому падение, а по-моему Блок гениально и поэтически увидел реальность, ибо двенадцать красноармейцев шли по пути Христа – деятельного изменения мира. В этом суть советского взлета и падения: двенадцать – это община, таким образом, Россия, ставшая Советским Союзом, выдвинула на место индивидуального (капиталистического) изменения мира, его социальную форму (социалистическую) – принцип деятельной общины... На место деятельной личности – мотив западного христианства был поставлен принцип деятельной общины... При этом эти двенадцать апостолов-красноармейцев вполне могли и стрелять в спину Христу (факт о намерении Блока, сообщенный в дискуссии С. С. Гречишниковым, специалистом по поэту) , отвергая его лидерство... Но утверждая Христа или отрицая его, они все же шли за ним. И хотя в советское время уже эти двенадцать превратились в «Сто пятьдесят миллионов» советских граждан, что и подытожил своей поэмой Владимир Маяковский, гениальное блоковское упоминание о Христе, и его первородстве исчезло. И хотя Маяковский восторгался советской общиной, здесь виден западный принцип, торжество абстрактной идеи, хотя бы и сменившей свою индивидуальную форму на коллективно-общинную:

«Партия - это миллионов плечи
Друг к другу прижатые туго.
Партией стройки в небо взмечем
Держа и вздымая друг друга..."

Этим словом все сказано – партия...И пусть на Западе было множество индивидуальных партий или всего две, как в Великобритании и в США, а в России – одна, но коллективно-общинная, суть была таже – мертвый принцип отрицающей деятельности, деятельности, взятой самой по себе, а главное – автономная  деятельности группы людей - западная ИНДИВИДНОСТЬ,  отрицающей восточную ОБЩНОСТЬ. Именно в этом определении слова «партия» - деятельность группы людей, отрицающей общность и видна западная форма существования СССР... И неважно какой принцип объединения этой группы людей – единство на основе индивидности или единство на основе общинности...Запад – это автономия людей от родового человечества и природы планеты, и неважно какую форму она имеет: индивидуальную (капиталистическую) или общинную (социалистическую).

Таким образом, то что Блок «ничего больше не писал» я вижу не обреченное и зашедшее в тупик творчество, а верность поэта реальности, которую он выражал в своем творчестве и которой был верен до конца  как никто и никто в России и во всем мире. В записи седьмой моего «Дневника критика» я выразил это мужество поэта и человека Александра Блока таким образом:

  «Итак, Гумилев и Блок. Два поэта, два мира, две человеческие судьбы, две реакции на трагизм и обреченность мира, в котором они оба выросли и сформировались, в котором прошли их счастливые детство и юность. Гумилев обреченно и стоически рванулся навстречу своей гибели, навстречу миру столь же прекрасному, как и яростному, а Блок сгорел на медленном огне, столь же стоически и спокойно встречая лицом к лицу мир реальный и беспощадный. Причем, любопытно, что живущий в реальном мире Гумилев все более и более уходил в экзотичность мира, некоторым образом предвосхитив позднейшую журналистскую экзотичность Хемингуэя, а живущий в мире символическом, Блок прозревал как с   Прекрасной Дамы спадали ее символические одежды, она становилась телесной женщиной, его женой, жила с ним, изменяла ему, но процесс прозрения на этом не останавливался и продолжался дальше: истлевало ее прекрасное тело, обнажая кости и скелет мрачной и костлявой старухи-смерти с беспощадной косою в руках. Об этом его трагическая поэма "Двенадцать"».

 На этом месте я могу только преклониться перед светлой памятью Александра Александровича Блока и повторить сказанное мной ранее, несколько лет назад в дискуссии: «...Он дал нам в поэзии свою МЕРУ... Меру своей ЛЮБВИ, КРАСОТЫ И ГАРМОНИИ... Он умер на кресте...
Вечная ему память, люди русские!».

Преклоняюсь и люблю!