КОНТРОВЕРЗА:
РЕЙНСКОЕ БЕЗ БРОЖЕНИЯ или РЕЙН БЕЗ БРОДСКОГО

Статья Евгения Сидорова “Рейн без Бродского” (“ЛГ”, 28 июля 2004 г.) оставила двойственное впечатление, как в зеркале отразив современное противоречие между настоящей поэзией, имеющей свои корни в народном творчестве, основой которой является чувство (эмоция) и современным общественным подходом к искусству, которое в основу отношения к поэзии кладет отрицание эмоции (мысль) как трезвое прагматическое (профессиональное) отношение к творчеству. Позиция автора этих строк достаточно проста: мысль – это отрицание эмоции, а профессионализм в поэзии проистекает из отрицания поэзии, или, по-другому, из отрицания лирики. Это противоречие верующий человек назвал бы борьбой, которая происходит за душу человека между Богом и дьяволом, а человек интеллигентно-культурный сформулировал бы как противоречие между эстетикой и этикой, а философ, назвал бы просто противоречием между материализмом (объектом, мировоззрением) и идеализмом (субъектом, миропониманием). Современный мир расщеплен надвое и сегодня на политической мировой арене происходит смертельная схватка между народно-сельским Востоком и общественно-городским Западом. В этом плане статья Евгения Сидорова, человека весьма и весьма подготовленного, литературного критика, бывшего ранее ректором Литературного института и министром культуры, удивительно показательна. Вызвана она к жизни несомненно жесткими словаря Игоря Болычева, сказавшего в статье “Мерзость запустения” (“ЛГ”, 30 июня 2004 г.):

Евгений Рейн – это как раз из числа названных Болычевым “друзей и почитателей Бродского”… Евгений Сидоров сделал попытку выступить в защиту своего тезки и даже, попытку подчеркнуть самостоятельность и силу этого направления поэзии, подразумевая, что в каждом из этой плеяды Бродского, можно найти и достоинства, и оригинальность, и настоящую поэзию. Однако…

Однако, хотел ли этого Евгений Сидоров или не хотел, он все же не смог погрешить против истины и его выступление, обозначенное как “за здравие”, на самом деле подытожило правоту горьких слов Болычева, и оказалось в итоге выступлением “за упокой”. При более внимательном рассмотрении аргументация “за Рейна” оказывается, вопреки желанию его автора, аргументацией “против Рейна”. Вот такая контроверза. Это обстоятельство свидетельствует о том, какие глубокие корни пустило в наше время ложное отношение к поэзии, и что Евгений Сидоров, выделил творчество своего тезки Рейна, по сходству переживаемой трагедии человека и поэзии – размытостью лирического восприятия мира. И об этом точно и четко сказал Игорь Болычев:

Игорь Болычев, может быть, даже излишне полемично, но честно и принципиально противопоставляет лирике – не лирику, поэзии – не поэзию…И именно аргументация Евгения Сидорова в защиту Евгения Рейна позволяет ясно понять особенность этого, новейшего направления поэзии, обозначенного именем Бродского и его полноводной рейнской плеяды. Поэту-лирику противопоставляется поэт-не лирик, или, говоря иными словами, поэт-профессионал, знающий о поэзии, о мире, о культуре все, что только возможно знать человеку. Иными словами, поэту-лирику противопоставлено поэтическое общество, общественная культура, у истоков которого, как единица измерения стоит слегка сутуловатая фигура нобелевского лауреата.

“Рейн был старше во всех отношениях – пишет Евгений Сидоров – и по возрасту, и по стишкам (если воспользоваться любимым словечком И. Бродского). Потом роли переменились. Однако, думается, пришла пора освободить Рейна как от образа апокрифического учителя гения, так и от невольно второго номера в известной плеяде, ставшего по исторической судьбе младшим поэтическим братом нобелиата”.

Это задача, которую совершенно сознательно ставит себе Е. Сидоров, но, которую, он сам же невольно опровергает несколькими абзацами ниже и всем последующим своим повествованием. Вот эти строчки:

Эти слова, однако, надо правильно понять. Если Бродский еще аристократичен и обращен к миру поэзии, то Рейн уже являет взгляд поэта, обращенного из поэзии в мир внешний, в мир культуры, фактов и фетишей цивилизации, что и подтверждается Е. Сидоровым:

И ниже:

Поэт-лирик с его “поэтическими формулами” исчез и появился поэт - не лирик, сознание которого занято не естественным миром чувств, а миром искусственной цивилизации и на переднем плане которого предметная деталь, или, если выразиться точнее и жестче, ВЕЩЬ. И если Бродский ЕЩЁ аристократичен и воспринимает поэзию как явление пусть не чувства, но мысли, то есть как самоценный и культурный феномен бывшей некогда жизни, то Рейн уже обращен ко всей культуре и ко всему миру цивилизации, то есть УЖЕ демократичен.

Поставим здесь вопрос: что же такое поэт – не лирик? Это поэт, живущий не эмоциями, обращенными к ЖИВОМУ миру природы и людей, то есть к миру чувств, красоты и божественной гармонии природы, а поэт-профессионал, ремесленник, обращенный к миру не-живому, МЕРТВОМУ, миру искусственно созданных вещей. В мире ремесленном, общественном, культурном естественные эмоции и чувства, человеческая искренность, непосредственность смешны и в этом мире живут идеями и мыслями. Все сочтено, взвешено и измерено! Поэзия как вещь, и даже, о кощунство!, как мир вещей! Ценными становятся не эмоции, чувства и переживания живого поэта, а то, что можно анализировать – слова, мысли, идеи. Поэзия как мир чувств стала здесь, в этом вторичном мире, миром слов, то есть ТЕКСТОМ. И даже сама поэзия в этом демократическом и профессиональном мире утрачивает свою самоценность и становится одной из областей культуры и даже всего лишь одной из ничтожнейших сфер человеческой деятельности. Этот вывод подтверждается дальнейшим развертыванием логики повествования Е. Сидорова:

И вновь двойственная реакция Е. Сидорова. С одной стороны, неподдельно его восхищение объемом “культурного богатства” Е. Рейна, а с другой, им найдено поэтически точное и ироническое выражение “приколоты поэтической булавкой в этом гербарии”. Т. е. для того, чтобы собрать всё это богатство русской и мировой культуры нужно его умертвить, засушить и заботливо “приколоть булавкой в гербарии”. Здесь невольно приходится пожалеть о том, что Анна Андреевна, (ну да - та самая, которая - Ахматова), не утопила всю эту поэтическую плеяду вместе с главным рыжим зачинщиком – Бродским в ведре как слепых котят. Уж она-то, которая всю жизнь любила, читала и изучала трех великих гениев человечества – Пушкина, Данте и Шекспира, оценила бы по достоинству, точнее по заслугам, весь этот “поэтический гербарий”, эти засушенные, унифицированные и реестрированные имена.

Не лишне именно здесь, где говорится о переводе живого в неживое, подытожить еще один момент. А именно то обстоятельство, что поэзия без лирики – это по сути дела поэзия переводчиков. То есть перевода с языка чувств на язык мысли. Даже наедине с самим собой такой поэт, то есть, напомню, поэт – не лирик, не может избавиться от этой раздвоенности чувства и мысли. Даже самого себя он вынужден обобщать, переводить на язык вещей, унифицировать, реестрировать. Естественно, что и восхищенный Е. Сидоров не обходит и никак не может обойти эти моменты, каждый раз невольно прикрывая их адвокатскими ухищрениями:

Или:

Однако, оба Евгения, и Сидоров, и Рейн, больны одной и той же современной болезнью – не лиричностью… или, по-другому, вещизмом. Этот, не личный взгляд на поэзию не позволяет им ни видеть, ни тонко понимать настоящую поэзию – качество, которое было присуще Анне Ахматовой. Игорь Болычев прав, личный (в его терминологии – лиричный) взгляд на поэзию исчез и появился взгляд общественный, вещественный, профессионально унифицированный. И это обстоятельство особенно проявляется там, где Е. Сидоров пытается восхищаться лирикой Рейна:

Однако сказанное, как это было уже не раз во всей статье Е. Сидорова, тут же опровергается следующим высказыванием, которое, при условии правильного прочтения, открывает совсем другой смысл:

На наш взгляд, приведенные слова Липкина фиксируют раздвоенность поэта Рейна, как и раздвоенность всей статьи Е. Сидорова. Лирик – не лирик, поэт – не поэт… И справедливо здесь второе, ибо раздвоенность – это уже “не”…

Откуда сия?

И вновь об этом проницательно свидетельствует тонкое и меткое замечание лирика Евгения Сидорова, тут же замаскированное от самоосознания адвокатски-крючкотворским замечанием “не лирика” - Евгения Сидорова.

Вот что проницательно заметил лирик Евгений Сидоров:

А вот что тут же добавляет крючкотвор-адвокат, “не лирик” и “министр” Евгений Сидоров:

Ирония эта и есть раздвоенность. Поэт как представитель общества есть не личность, не лирик и даже не поэт, а представитель общества, единица некоего унифицированного количества. Профессионал, ремесленник, исполнитель. И для того, чтобы воспринимать поэзию как мир вещей он должен прежде всего убить свое “Я”, низвести себя из пророка, из голоса Бога в состояние ремесленника. И именно об этом заключительная цитата из стихотворения Рейна, которой Е. Сидоров заканчивает свою статью:

“Сам” - это значит “Я”. И это “Я” - ремесленника, но не лирика. Вновь процитирую точные, меткие, бьющие прямо в цель, слова Игоря Болычева:

Мир вещей – это значит мир без живой природы и без живых людей, без народа. Ремесленнический (он же – профессиональный) этап – это этап общества без народа. Это духовный тупик, это наступление вещей на живого человека и это вопль живой души, затоваривающейся грузом мертвых знаний и мертвых слов. Да и Бродский тоже пережил эту духовную раздвоенность. “Бродский имперского Ленинграда” – это молодой, живой, полный творческих сил. “Бродский - эпохи смиренного Норенского”, это Бродский, по его собственному признанию, ощущающий свое единство с народом, идущий, как и миллионы людей, утром на работу. Бродский Ленинграда и Норенского – это молодой, талантливый Бродский, чувствующий свою связь с живой жизнью, с живыми людьми, с живым народом и потому с русской поэзией и с Россией.

Но как ни странно, в свете этих слов совсем по иному воспринимается высшая вершина индивидуального пути поэта Бродского – нобелевская премия. Бродский был признан эталоном, официальной единицей измерения, вершиной поэтического признания, и что?.. Судьба одинокого, бездомного, полузабытого изгоя, сиротливо ютившегося в своей крохотной каморке-квартире на Мортон-стрит в Нью-Йорке, в городе открытом всем ветрам мирам. Одиночество гения? Отнюдь! Одиночество человека!

Вновь та же страшная раздвоенность между жизнью и не жизнью, между, как это ни странно звучит применительно к Бродскому, между поэзией и не поэзией… Именно судьба Бродского, достигшего высочайшей вершины мира – Джомолунгмы нобелевской премии позволяет сделать обобщение, полностью подкрепляющее правоту слов Игоря Болычева: слово как самопознание – это внутренняя лаборатория поэта… Путь Бродского – это путь самопознания одинокого духа, путь самоотрицания, путь обретения опыта, страдания… И даже – путь одинокого слепца… Профессиональная, она же – не лиричная поэзия, это поэзия слепых, которые не могут видеть, восхищаться, наслаждаться красотой Божьего сотворенного мира, но которые познают внутренние связи вещей и пытаются в своем самопознании приходить к хоть к какому-то опыту… Но опыт этот, оказывается соответствующим: внутренним, субъективным, частным, отрицательным… То есть – это НЕ ПУТЬ ПОЭЗИИ… Это путь НЕ ПОЗНАНИЯ МИРА, а САМОПОЗНАНИЯ… То есть это – внутренние проблемы мастера и его мастерской… И “Мерзость запустения” Игоря Болычева - это ужас нормального творческого человека, который ужаснулся попав в резекторскую, мертвецкую, морг, лабораторию… Цинизм профессионалов. Мертвое и работа с мертвым. И всюду – мертвые слова…

Но ведь это – Николай Гумилёв… Это ведь он сказал: “И как пчёлы в улье опустелом дурно пахнут мёртвые слова…” И это Анна Ахматова. Это ведь они, как Адам и Ева русской поэзии, стояли у истоков “цеха поэтов”, того цеха, который в конечном счете породил и Бродского, и Рейна, и всех этих балаболистых и графоманистых… Да, это так. Но ведь если вспомнить… И ведь есть что вспомнить… Личное мужество Адама - Николая Гумилёва, влюбленного в мир, в жизнь, в природу, в людей, в поэзию, в Россию и спокойно прикуривающего сигарету, перед свинцовым дождём пуль – за секунду до вечного небытия… И библейскую жизнь Евы – Анны Ахматовой, всю жизнь прожившую вместе со своим народом и Музой - русской поэзией… Они – лирики, они – поэты… И этим сказано все…Жизнь и вечная борьба живого с мертвым…

Наступление мертвого мира вещей особенно обостряется сегодня. И хотя “министр”, то бишь “не лирик” Евгений Сидоров, тщательно продумал аргументацию своей статьи в защиту “профессиональной поэзии” ему не дал соврать лирик Евгений Сидоров…

Рейн без Бродского – это Евгений Рейн без своего друга, молодого, талантливого и рыжеватого Иосифа Бродского… И это тоже второй смысл статьи критика, “лирика и не лирика” Евгения Сидорова, который так же удивительно отразил в своей личной биографии современное противоречие. Являясь по определению литературным критиком, Евгений Сидоров, с одной стороны, отдал дань эстетике – самостоятельному лирическому постижению красоты мира, освоению богатейшей народно-советской культуры России, в частности, он был ректором Литературного института, а с другой, налицо – другая, противоположная, нелиричная струя – либерально-этическая, когда необходимость действовать в правительстве в ранге министра культуры, добиваться прагматических результатов, заставляла идти на многочисленные компромиссы. Как и Рейн, который без Бродского, оказался вне поэзии – в мире вещей, так и “министр” Евгений Сидоров без лирика Евгения Сидорова, оказался вне себя самого – унифицированной общественной единицей. И критик Евгений Сидоров отразил эту странную раздвоенность собственного “Я” - с одной стороны, лирическое начало, с другой – не лирическое, прагматическое. С одной стороны, ЖИВОЙ, самостоятельно выработанный поэтический взгляд на мир, а с другой, не имеющее ничего общего с собственным мировоззрением, воспринятый “на веру” “потому что так думают все”, идеалистически-прагматический МЕРТВЫЙ взгляд общественного миропонимания. С одной стороны – поэзия, имеющая народное происхождение, а с другой – ее осмысление и понимание ремесленнически-профессиональным обществом. И между ними – пропасть.

И получилась странная, раздвоенная статья, где рядом с аргументом “за” тут же немедленно ставится аргумент “против”, где за утверждением тут же следует отрицание, но и отрицание тут же немедленно опровергается… С одной стороны, вроде бы крепкие, “профессиональные” аргументы, а с другой стороны, они не выдерживают никакого столкновения с жизнью и обозначают свою суть: защиту от жизни, самозащиту своего маленького общественного “Я” от реальной жизни людей, народа, и в конечном счете от поэзии… Той самой поэзии жизни и мира, на защиту которой они якобы встают… И выясняется в итоге “зачем нужна поэзия” – хотя бы для того, чтобы не лгать… Чтобы четко и жестко видеть правду и ложь, чтобы отличать ЖИВОЕ от МЕРТВОГО… И можно четко зафиксировать, что сегодняшнее восприятие поэзии, жизни и нашей родины – России и ее народа не соответствует современному идеологическому пониманию общества… Странная и страшная раздвоенность между русским народом и русской же интеллигенцией… Это – диагноз… И это “мерзость запустения”…

В году примерно 1982 я случайно купил небольшой сборник стихов “Любимый цвет” ростовского поэта Владимира Сидорова (Любимый цвет: Книга стихов. – М.: Современник, 1982.). Уточняю, не Валентина Сидорова, который влюблен в Восток и не Евгения Сидорова, как выяснилось, западника, а именно поэта русского – Владимира Сидорова… Честно скажу, не знаю жив ли он сегодня, творит ли вновь на радость русской поэзии и своих читателей и почитателей, к каковым я причисляю и себя. О нем в сборнике сказано немного: “В книгу вошли стихи о донской земле, о ее тружениках-хлеборобах, о прошлом и настоящем нашей родины, о природе и ее роли в жизни современного человека”. Но главное – это стихи. А вот они-то говорят сами за себя. Два из них я процитирую:

Эти строки не могу не повторить, насколько они точны сегодня и к месту, хотя написаны были еще в далекое советское время. “Это жизнь. Она права. Умер смысл, отсохло слово. Выступила подоснова – Праздник. Хлебное. Трава”. Смысл умирает, слова отсыхают, жизнь берет свое и выступает подоснова России, понятная каждому русскому человеку. И здесь вновь к месту еще одно стихотворение Владимира Сидорова, эпиграфом к которому, совсем не случайно взяты слова русского же поэта Сергея Есенина:

Последнюю строфу, в которой содержится “формула русской поэзии”, не могу не повторить:

Любому русскому человеку здесь не надо ничего ни “комментировать”, ни “объяснять”, ибо сказано это в России, русским человеком, Лириком и Поэтом. Но подытожу вывод, что поэзия не может существовать без чувства, без любви к людям, открытости Божьему сотворенному миру, пусть даже это оборачивается крестным путем человека в жизни. Плата за утрату веры, в том числе и веры в себя и в свой народ, за современный функциональный профессионализм, в том числе и в поэзии, и в искусстве, и в жизни – сурова: разрыв с поэзией, с искусством и с жизнью.