ЗЕМЛЯ И ПЛАНЕТА ВЕЛИМИРА ХЛЕБНИКОВА
В октябре 2010 года исполнилось 125 лет со дня
рождения Велимира Хлебникова – первого председателя земного шара и странного, ни
на кого не похожего, поэта. Я не могу назвать его своим любимым поэтом, ибо по
духу мне всего ближе символисты с их погруженностью в тайну мира и звука. Но
поэтическая загадка Хлебникова позволяет заглянуть в тайны мастерской поэзии, в
том числе и творчества символистов. Самое главное различие, которое бросается в
глаза: у символистов – музыка, гармония, у футуристов, к лагерю которых
принадлежал и Велимир (вообще-то имя его Владимир, но он сам придумал себе новое
– Велимир – велик мир), ритм, энергия.
Наиболее всего мне нравятся у Велимира два стихотворения, которые я приведу в
конце публикации.
А пока немного о его творчестве.
Из трех поэтических инструментов поэта – образ, рифма (ритм) и интонация Хлебников наиболее чаще прибегал к ритму, что характеризует его как поэта-мыслителя, новатора, искателя нехоженых путей. Не зря Николай Глазков, поэт, живший в советскую эпоху, высказался кратко и характерно:
«Был не от мира Велимир,
Но он открыл мне двери в мир».
Когда футуристы «сбросили Пушкина с корабля» поэзии – современности, они его сбросили не потому что он был плох, а потому эпоха властно требовала новых ритмов, нового глагола, новых поэтических открытий, а Пушкин был в прошлом. Об этом сказал сам Хлебников в поэме «Гибель Атлантиды», 1912):
«Походы мрачные пехот,
Копьем убийство короля
Послушны числам, как заход,
Дождь звезд и синие поля.
Года войны, ковры чуме
Сложил и вычел я в уме.
И уважение к числу
Растет, ручьи ведя к руслу.
В его холодные чертоги
Идут изгнанницы тревоги.
И мы стоим миров двух между,
Несем туда огнем надежду».
Ритм – это именно число. А рифма – инструмент поэта как поэтического мастера, ремесленника, пришедшего на смену поэту-мечтателю. Рифмовать «младость – сладость» как это делал Пушкин, стало невозможно:
«Эй, молодчики-купчики,
Ветерок в голове,
В богатырском тулупчике,
Я иду по Москве»
Или
«Сегодня снова я пойду,
Туда на жизнь, на торг, на рынок,
И войско песен поведу
С прибоем рынка в поединок».
Не случайно в своих воспоминаниях о Велимире Хлебникове Маяковский говорит о нем именно как о мастере стиха и поэтических открытий, назвав его в конце концов поэтом для поэтов:
«Хлебников -- не поэт для потребителей. Его нельзя
читать. Хлебников -- поэт для производителя.
У Хлебникова нет поэм. Законченность его напечатанных вещей -- фикция.
Видимость законченности чаще всего дело рук его друзей. Мы выбирали из
вороха бросаемых им черновиков кажущиеся нам наиболее ценными и сдавали в
печать. Нередко хвост одного наброска приклеивался к посторонней голове, вызывая
веселое недоумение Хлебникова. К корректуре его нельзя было подпускать,-- он
перечеркивал все, целиком, давая совершенно новый текст.
Принося вещь для печати, Хлебников обыкновенно прибавлял: "Если что не
так -- переделайте". Читая, он обрывал иногда на полуслове и просто указывал:
"Ну и так далее".
В этом "и т. д." весь Хлебников: он ставил поэтическую задачу, давал
способ ее разрешения, а пользование решением для практических целей -- это он
предоставлял другим.
Биография Хлебникова равна его блестящим словесным построениям. Его
биография -- пример поэтам и укор поэтическим дельцам. Хлебников и
слово.»
И ниже: 
«Хлебников мастер стиха.
Я уже говорил, что у Хлебникова нет законченных произведений. В его,
напр., последней вещи "Зангези" ясно чувствуется два напечатанные вместе
различные варианта. Хлебникова надо брать в отрывках, наиболее разрешающих
поэтическую задачу.
Во всех вещах Хлебникова бросается в глаза его небывалое мастерство.
Хлебников мог не только при просьбе немедленно написать стихотворение (его
голова работала круглые сутки только над поэзией), но мог дать вещи самую
необычайную форму. Например, у него есть длиннейшая поэма, читаемая одинаково с
двух сторон -
Кони. Топот. Инок.
Но не речь, а черен он
и т. д.
Но это, конечно, только сознательное штукарство - от избытка. Штукарство мало интересовало Хлебникова, никогда не делавшего вещей ни для хвастовства, ни для сбыта. (из статьи «В. В. Хлебников», 1922).
С одной стороны, мастер, постоянно находящийся в
творческом поиске, решении, а с другой стороны, человек непрактичный, никогда не
доводивший свои стихи до продажи и при проверке корректуры способный заново
написать новый текст, часто не имеющий ничего общего с первоначальным
оригиналом.
Хлебников прекрасно осознавал свой выбор, сделанный им под влиянием времени, где
насилие над природой планеты и традициями прошлого развернулось в огне и
пожарищах революции. Вот что сказал он сам в статье «О современной поэзии»:
«Слово живет двойной жизнью.
То оно просто растет как растение, плодит друзу звучных камней, соседних ему, и
тогда начало звука живет самовитой жизнью, а доля разума, названная словом,
стоит в тени, или же слово идет на службу разуму, звук перестает быть «всевеликим»
и самодержавным: звук становится «именем» и покорно исполняет приказы разума;
тогда этот второй — вечной игрой цветет друзой себе подобных камней.
То разум говорит «слушаюсь» звуку, то чистый звук — чистому разуму.
Эта борьба миров, борьба двух властей, всегда происходящая в слове, дает двойную
жизнь языка: два круга летающих звезд.
В одном творчестве разум вращается кругом звука, описывая круговые пути, в
другом — звук кругом разума.
Иногда солнце — звук, а земля — понятие; иногда солнце — понятие, а земля —
звук.
Или страна лучистого разума, или страна лучистого звука».
Тайна поэзии, как и других видов искусств, в первородстве жизни, природы, где тайна звука навсегда останется непознаваемой тайной. Из вышеприведенного рассуждения Хлебникова видно, что он это сознавал прекрасно и именно благодаря этому обстоятельству и стал мастером. Сделанный им выбор словотворчества, цифры, рифмы, был сделан сознательно: эпоха требовала мысли. Суть выбора Хлебникова очень хорошо подытожил его современник Николай Гумилев:
«В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали Словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает».
Вот как подытожил свою позицию в статье «О стихах» сам Велимир:
«Говорят, что стихи должны быть понятны. Так <...вывеска на> улице, на которой ясным и простым языком написано: «Здесь продаются<...> « еще не есть стихи. А она понятна. С другой стороны, почему заговоры и заклинания так называемой волшебной речи, священный язык язычества, эти «шагадам, магадам, выгадам, пиц, пац, пацу» — суть вереницы набора слогов, в котором рассудок не может дать себе отчета, и являются как бы заумным языком в народном слове. Между тем этим непонятным словам приписывается наибольшая власть над человеком, чары ворожбы, прямое влияние на судьбы человека. В них сосредоточена наибольшая чара. Им предписывается власть руководить добром и злом и управлять сердцем нежных. Молитвы многих народов написаны на языке, непонятном для молящихся. Разве индус понимает Веды? Старославянский язык непонятен русскому. Латинский — поляку и чеху. Но написанная на латинском языке молитва действует не менее сильно, чем вывеска. Таким образом, волшебная речь заговоров и заклинаний не хочет иметь своим судьей будничный рассудок.
Ее странная мудрость разлагается на истины, заключенные в отдельных звуках: ш, м, в и т. д. Мы их пока не понимаем. Честно сознаемся. Но нет сомнения, что эти звуковые очереди — ряд проносящихся перед сумерками нашей души мировых истин. Если различать в душе правительство рассудка и бурный народ чувств, то заговоры и заумный язык есть обращение через голову правительства прямо к народу чувств, прямой клич к сумеркам души или высшая точка народовластия в жизни слова и рассудка, правовой прием, применяемый в редких случаях. С другой стороны, Софья Ковалевская обязана своим даром числа, как она сама указывает в своих воспоминаниях, тому, что стены ее детской спальни были оклеены своеобразными обоями — страницами из сочинений ее дяди по высшей алгебре. Надо сказать, что мир чисел наиболее заповедная область для женской половины человечества. Ковалевская одна из немногих смертных, вошедшая в этот мир. Мог ли понимать семилетний ребенок знаки равенств, степени, скобки и все эти волшебные письмена итогов и вычетов? Конечно, нет, но все-таки они оказали решающее влияние на ее жизненную судьбу — она сделалась под влиянием детского толчка загадочных обоев знаменитым числяром».
Предупреждение Маяковского, что Хлебников – поэт для производителей, означает по сути дела, то обстоятельство, что Хлебников – не поэт. То есть не поэт, а поэтический мыслитель, мастер, каким позднее сделался Иосиф Бродский, который был скорее переводчиком стихов, нежели поэтом. Разница в том, что Хлебников познавал слово, бился над его познанием, тогда Бродский поставил поэтическое мастерство на службу поэтическому познанию мира, его анализу и расщеплению. Что означает, это определение «не поэт». Только то обстоятельство, что творческое наследие Хлебникова надо воспринимать как работу в поэтической мастерской: Хлебников – не творец, не певец, не создатель, а поэтический Базаров, препарирующий слова как лягушки. Великая тайна в самой личности Велимира – Велик мир, объявившего себя первым председателем Земного Шара. Вспоминается эпизод из «Бродячей Собаки» - петербургского поэтического трактира, когда Осип Мандельштам, читавший стихи с эстрады, вдруг остановился и сказал:
«Я не могу говорить, потому что в соседней комнате молчит Хлебников».
Это не анекдот, а быль, показывающая какая сила и тайна поэзии заключалась в личности Хлебникова, что Мандельштам, один из самых чутких и умнейших поэтов серебряного века вдруг уловил в этом молчании помеху своему чтению стихов. По сути дела, Хлебников никогда не творил стихотворений, ибо у него не было для этого поэтического органа, созданного природой, как у других поэтов, например, Есенина, того же Мандельштама, его творчество: мысли, идеи, образы, цифры. Поэзия Хлебникова – молчание. Поэтому в его поэтическом наследии больше проявляется личность, нежели сама поэзия, больше программа поэзии, нежели поэзия. Вот два характерных примера: в первом звучит «мы», а во втором «я». Сравните сами:
«Мы желаем звездам тыкать
Мы устали звездам выкать
Мы узнали сладость рыкать
Будьте грозны, как Остраница,
Платов и Бакланов,
Полно вам кланяться
Роже бусурманов.
Пусть кричат вожаки,
Плюньте им в зенки!
Будьте в вере крепки
Как Морозенки. (...)»
«Я ведал: ненарекаемость Бозничего,
неизбытность Полевичего,
ненасытность Огневичего,
нерассыпность Водяничего,
неувядаемость Девичьего. Я ведал».
В первом из примеров внешняя программа, а во втором – внутренняя, но это личное, которое выражено внешне: то есть я – опытный, знающий, ведающий. По сути дела оба примера о внешнем. Личное и поэтическое в Хлебникове запрятано настолько глубоко, что когда вдруг сталкиваешься с личным, что не можешь поверить своим глазам:
«* * *
Усадьба ночью, чингисхань!
Шумите, синие березы.
Заря ночная, заратустрь!
А небо синее, моцарть!
И, сумрак облака, будь Гойя!
Ты ночью, облако, роопсь!
Но смерч улыбок пролетел лишь,
Когтями криков хохоча,
Тогда я видел палача
И озирал ночную, смел, тишь.
И вас я вызвал, смелоликих,
Вернул утопленниц из рек.
"Их незабудка громче крика",-
Ночному парусу изрек.
Еще плеснула сутки ось,
Идет вечерняя громада.
Мне снилась девушка-лосось
В волнах ночного водопада.
Пусть сосны бурей омамаены
И тучи движутся Батыя,
Идут слова, молчаний Каины, -
И эти падают святые.
И тяжкой походкой на каменный бал
С дружиною шел голубой Газдрубал.
<1915>
Чудо личного, мимоходом, походя, явленное в этом стихотворении это невероятно музыкальные и просто волшебные две строчки:
«Мне снилась девушка-лосось
В волнах ночного водопада».
Ах, каким бы музыкальным чудо-поэтом был бы Хлебников, если бы пел, если бы его талант явился в другую эпоху, не столь кричащую, жестокую и ритмичную, как начало двадцатого столетия. Вот еще одно чудо:
«В тебе, любимый город,
Старушки что-то есть.
Уселась на свой короб
И думает поесть.
Косынкой замахнулась - косынка не простая:
От края и до края летит птиц черных стая».
Удивительны образность и музыкальность этого отрывка. Но Хлебников редко приоткрывал завесу тайны своей личности – завесу молчания. Гениально написал о нем Осип Мандельштам:
«Чтение же Хлебникова может сравниться с еще более величественным и поучительным зрелищем: так мог бы и должен был бы развиваться язык-праведник, не обремененный и не оскверненный историческими невзгодами и насилиями. Речь Хлебникова до того обмирщена, как если бы никогда не существовало ни монахов, ни Византии, ни интеллигентской письменности. Это абсолютно светская и мирская русская речь, впервые прозвучавшая за все время существования русской книжной грамоты. Если принять такой взгляд, отпадает необходимость считать Хлебникова каким-то колдуном и шаманом. Он наметил пути развития языка». (Из статьи «Заметки о поэзии», 1923, 1927)
Не менее гениально Мандельштам сопоставил антиподов в поэзии - Хлебникова и Блока:
«Блоку футуризм противопоставил Хлебникова. Что им сказать друг другу? Их битва продолжается и в наши дни, когда нет в живых ни того, ни другого. Подобно Блоку, Хлебников мыслил язык как государство, но отнюдь не в пространстве, не географически, а во времени. Блок — современник до мозга костей, время его рухнет и забудется, а все-таки он останется в сознании поколений современником своего времени. Хлебников не знает, что такое современник. Он гражданин всей истории, всей системы языка и поэзии. Какой-то идиотический Эйнштейн, не умеющий различить, что ближе — железнодорожный мост или «Слово о полку Игореве». Поэзия Хлебникова идиотична — в подлинном, греческом, неоскорбительном значении этого слова». (из статьи "Буря и натиск", 1923 г.).
Разница между Блоком и Хлебниковым в отношении к молитве и к природе. Блок уподоблял поэзию природе и молитве, Хлебников пытался к ним прикоснуться и обнажить их структурно: с помощью цифр и ритма. Блок пел, Хлебников пытался познать тайну пения – тайну непознаваемого. Вот как Блок обозначил задачу поэзии:
«Поэт - сын гармонии; и ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: во-первых - освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых - привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих - внести эту гармонию во внешний мир».
Выше я цитировал высказывания Хлебникова, в частности, о нахождении поэта между двумя мирами. Сравните подобное же высказывание Блока:
«Недаром Иммануил Кант - этот лукавейший и сумасшедший
мистик - именно в ту эпоху поставил во главу своего учения учение о пространстве
и времени. Ставя предел человеческому познанию, сооружая свою страшную теорию
познания, он был провозвестником цивилизации, одним из ее духовных отцов. Но,
предпосылая своей системе лейтмотив о времени и пространстве, он был безумным
артистом, чудовищным революционером, взрывающим цивилизацию изнутри.
Есть как бы два времени, два пространства; одно - историческое, календарное,
другое - исчислимое, музыкальное. Только первое время и первое пространство
неизменно присутствуют в цивилизованном сознании; во втором мы живем лишь тогда,
когда чувствуем свою близость к природе, когда отдаемся музыкальной волне,
исходящей из мирового оркестра. Нам не нужно никакого творческого равновесия сил
для того, чтобы жить в днях, месяцах и годах; эта ненужность затраты творчества
быстро низводит большинство цивилизованных людей на степень обывателей мира. Но
нам необходимо равновесие для того, чтобы быть близкими к музыкальной сущности
мира - к природе, к стихии; нам нужно для этого прежде всего устроенное тело и
устроенный дух, так как мировую музыку можно услышать только всем телом и всем
духом вместе. Утрата равновесия телесного и духовного неминуемо лишает нас
музыкального слуха, лишает нас способности выходить из календарного времени, из
ничего не говорящего о мире мелькания исторических дней и годов, - в то, другое,
исчислимое время». (Из статьи «Крушение гуманизма»).
И как это может быть ни странно, но Блок предсказал Хлебникова, именно как личность:
«У нас нет исторических воспоминаний, но велика память
стихийная; нашим пространствам еще суждено сыграть великую роль. Мы слушали пока
не Петрарку и не Гуттена, а ветер, носившийся по нашей равнине; музыкальные
звуки нашей жестокой природы всегда звенели в ушах у Гоголя, у Толстого, у
Достоевского.
Я утверждаю, наконец, что исход борьбы решен и что движение гуманной цивилизации
сменилось новым движением, которое также родилось из духа музыки; теперь оно
представляет из себя бурный поток, в котором несутся щепы цивилизации; однако в
этом движении уже намечается новая роль личности, новая человеческая порода;
цель движения - уже не этический, не политический, не гуманный человек, а
человек-артист; он, и только
он, будет способен жадно жить и
действовать в открывшейся эпохе вихрей и бурь, в которую
неудержимо устремилось человечество». (Из статьи «Крушение гуманизма»).
Именно отсюда из блоковского прозрения миссия Велимира Хлебникова как первого председателя земного шара, собственного говоря, уже не Земли, а Планеты:
«Мы желаем звездам тыкать
Мы устали звездам выкать...».
Из всего поэтического наследия Велимира Хлебникова мне наиболее близки два стихотворения, где отчетливо слышен каждый звук, где Велимир вслушивается, подобно Александру Блоку, в музыку природы, позабыв о своем вечном и нескончаемом анализе и пытается ему подпевать:
* * *
Точит деревья и тихо течет
В синих рябинах вода.
Ветер бросает нечет и чет,
Тихо стоят невода.
В воздухе мглистом испарина,
Где-то не знают кручины,
Темный и смуглый выросли парень,
Рядом дивчина.
И только шум ночной осоки,
и только дрожь речного злака,
И кто-то бледный и высокий
Стоит, с дубровой одинаков.
1919
* * *
Сыновеет ночей синева,
Веет во все любимое,
И кто-то томительно звал,
Про горести вечера думая.
Это было, когда золотые
Три звезды зажигались на лодках
И когда одинокая туя
Над могилой раскинула ветку.
Это было, когда великаны
Одевалися алой чалмой
И моряны порыв беззаконный,
Он прекрасен, не знал почему.
Это было, когда рыбаки
Запевали слова Одиссея
И на вале морском вдалеке
Крыло подымалось косое.
1920
Адрес фото Велимира Хлебникова http://m0desta.livejournal.com/281878.html Адрес рисунка Маяковского «Велимир Хлебников, 1915 г.» http://www.terra-futura.com/index.php?option=com_content&task=view&id=19&Itemid=35